в атаку, которая остановила продвижение Союза. Сам Би был убит, когда вел их за собой, но Джексон выехал перед своими людьми, явно безразличный к вражескому огню, и крикнул: "Не стрелять, пока они не подойдут на пятьдесят ярдов! Тогда стреляйте и орудовать штыком! А когда пойдете в атаку, кричите как фурии!" Они так и сделали, породив крик повстанцев - дикий вопль, частично вдохновленный криками охотников на лис, частично шотландскими и ирландскими традициями ведения войны, который будет леденить кровь тех, кто его слышал, до самой смерти последних ветеранов Гражданской войны. Генерал Борегар, сам находившийся в гуще сражения, воспользовался моментом и приказал вынести знамена всех полков своего левого крыла на сорок ярдов вперед перед массой пехоты Конфедерации. Это был грандиозный жест, и его оказалось достаточно. Пошатнувшаяся линия конфедератов вновь сформировалась, и люди двинулись к своим штандартам. Сражение, которое утром было практически проиграно, к позднему вечеру было выиграно, поскольку полк за полком союзных войск ломался и бежал перед повторными атаками конфедератов.

Президент Джефферсон Дэвис, не имея возможности оставаться в Ричмонде во время битвы, оставил Ли "заниматься магазином" * и прибыл в Манассас-Джанкшен на специальном поезде поздно вечером (можно догадаться, насколько Ли, должно быть, не одобрял эту драматическую спешку президента, чья работа, в конце концов, заключалась в том, чтобы спокойно сидеть за своим столом). Увидев, сколько конфедератов полегло на дороге к Булл-Рану, Дэвис пришел к выводу, что Борегар потерпел поражение. Хирург конфедератов, перевязывавший рану на руке Джексона в полевом госпитале, наблюдал за Дэвисом, когда тот скакал среди отступающих. Он остановил свою лошадь... привстал в стременах, с самым бледным и суровым лицом, которое я когда-либо видел, и обратился к огромной толпе солдат: "Я - президент Дэвис, следуйте за мной на поле боя". Джексон, который плохо слышал - естественный физический недостаток для артиллерийского инструктора, - не знал, кто это был, пока ему не сказал хирург, но тогда он встал, снял фуражку и крикнул Дэвису: "Мы их выпороли - они бежали как овцы. Дайте мне 10 000 человек, и я завтра же возьму Вашингтон".

Джексон, который с того дня стал известен как "Стоунволл" Джексон, оказался прав. Генерал-майор Макклеллан, прибыв в Вашингтон из северо-западной Вирджинии, не обнаружил "никаких приготовлений к обороне, вплоть до размещения войск на военных позициях. Ни один полк не был размещен должным образом, ни одна из подступов не охранялась. Все было в хаосе, а улицы, гостиницы и бары были заполнены пьяными офицерами и людьми... совершенное столпотворение". Даже военный министр Эдвин М. Стэнтон отметил, что Вашингтон "мог быть взят без сопротивления". Разгром, низвержение и деморализация всей армии были полными". Но армия Конфедерации была так же истощена и дезорганизована победой, как и армия Союза - поражением. Некому было взять на себя командование, сформировать 10 000 человек, которых хотел Джексон, и отдать приказ о немедленном наступлении на Потомак. Многие отступающие войска Союза бросали свои мушкеты или отвязывали лошадей от упряжи, чтобы на них вернуться в Вашингтон по дорогам, перекрытым запаниковавшими политиками, которые выехали в своих каретах. Иногда политиков даже сопровождали жена и ее подруги во всем своем великолепии, чтобы посмотреть на ожидаемую победу Союза. Из Фэрфакс-Корт-Хауса несчастный генерал Макдауэлл телеграфировал генералу Скотту, что его войска "проходят через это место в состоянии полной дезорганизации. Они не могут быть готовы к действиям к завтрашнему утру, даже если бы захотели. . . . Нет другого выхода, кроме как отступить на Потомак".

Но президент Дэвис, генерал Джонстон и генерал Борегар были слишком ошеломлены масштабами победы Конфедерации, а также кровопролитием после этого крупнейшего и самого дорогостоящего сражения на американской земле, чтобы воспользоваться моментом. Бригадный генерал Джеймс Лонгстрит, ставший "старой военной лошадью" Ли, дожил до двадцатого века, продолжая утверждать, как и в тот вечер при Булл-Ране, что припасов и боеприпасов, брошенных союзными войсками при Центрвилле, "достаточно, чтобы довести армию Конфедерации до Вашингтона", и что его бригада вместе с бригадами Холмса, Юэлла и Ранно, которые находились справа от Конфедерации и были "совсем свежими", могла бы достичь Вашингтона на следующий день.

Вместо этого армия Конфедерации осталась на месте и упустила возможность закончить войну в 1861 году. С наступлением ночи президент Дэвис телеграфировал единственному человеку, который, если бы присутствовал на поле боя, мог бы увидеть здравый смысл в обещании Стоунволла Джексона. "Мы одержали славную, хотя и дорогой ценой победу", - таково было послание Дэвиса Ли. "Ночь застала врага в полном бегстве, и его упорно преследовали".

Действительно, неутомимый полковник Дж. Э. Б. Стюарт продвинул свою кавалерию до Фэрфакс-Корт-Хауса, наступая генералу Макдауэллу на пятки, в десяти милях от Потомака. Стюарт докладывал, что "по эту сторону Александрии нет ни одного войска [Союза]", но было уже слишком поздно. Не хватало только, по словам одного историка, "генерала, который бы понимал все значение победы", но этот человек находился в Ричмонде.

На данный момент Борегар был героем часа на всем Юге, а Джонстон занимал почетную, но второстепенную роль. Несмотря на его ключевую роль в сражении, очередь Стоунволла Джексона оказаться в центре внимания была еще впереди. Тот факт, что победа была организована Ли, не был оценен широкой общественностью. Должно быть, Ли было неприятно осознавать, что в ночь на 21 июля ведомые Дж. Э. Б. Стюарта находились менее чем в десяти милях от Арлингтона, дома Ли.

В Кинлохе Мэри Ли и ее девочки находились достаточно близко к Манассасу, чтобы "слышать слабый, но отчетливый звук канонады" вдалеке, разносившийся в жарком, неподвижном летнем воздухе весь день и вечер 21 июля. На следующий день, под проливным дождем, они увидели, как кареты скорой помощи несут тяжелораненых солдат Конфедерации в соседнее поместье, превращенное в импровизированный госпиталь. Милдред и Мэри Кьюстис вызвались работать там медсестрами, подавляя свой ужас перед зловонием и страшными ранами - ведь раны на поле боя и хирургия были не для слабонервных в те дни, когда врачи еще не знали теории микробов, а у хирургов не было никаких средств лечения, кроме скальпеля и пилы. Раны в голову или туловище считались смертельными, и обычно так и было. Инфекция, если она заносилась, тоже часто приводила к летальному исходу. Для девушек это было грубым пробуждением к реалиям войны.

Они были не одиноки. Хотя потери при Булл-Ране были незначительными по сравнению с великими сражениями, которые предстояли в будущем - чуть менее 3 000 человек со стороны Союза и чуть менее 2 000